А.Н. Талызин

Кусочек янтаря.

Война застигла меня, 21-летнего парня, в Виннице в танковом учебном полку, где я всего 3 месяца проходил военную службу, отказавшись от заводской брони. Потеряв в первых налетах всю технику, мы вынуждены были отступать, принимая неравные бои на всем печальном пути. Но удалось выжить, получив ранение в руку под Киевом, выбраться из окружения, и снова влиться в ряды танкистов, пройдя краткие курсы на водителя боевых машин в Саратовском танковом училище. Потом был Сталинградский ад, переправа под бешеным огнем через Волгу, жестокие бои, потеря друзей.

Последнее мое ранение произошло 13 июля 1943 года в бое на Курской дуге. В том бою погиб наш заряжающий, были ранены командир и водитель, т.е. я, танк получил серьезные повреждения, но мне удалось вывести боевую машину из-под огня.

В тяжелом состоянии я попал в госпиталь. Кость правой ноги повыше лодыжки была раздроблена, температура держалась под 40. Военный хирург после осмотра вынес суровый приговор - ногу придется ампутировать. Я, молодой, 23 летний парень, представить себя инвалидом на одной ноге не мог, но после уговоров моего раненого командира и напора хирурга уже был не в состоянии сопротивляться.

На следующий день приготовили меня к операции, дали наркоз, я заснул. Но оказалось, что налет немцев прервал еще не начавшуюся операцию . Проснувшись после наркоза, обнаружил, что нога на месте. Вижу - возле меня стоят два человека в белых халатах, один - тот, что должен был ампутировать мне ногу, а другой точь-в-точь Михаил Иванович Калинин ( Председатель президиума Верховного Совета СССР), такой же маленький, с такой же бородкой. И спорят о чем-то, видно, что согласия у них нет. Потом мой хирург отошел, а «Калинин» (как я его про себя называл) подсел ко мне и говорит:

- Тебя как зовут?
- Алексей - отвечаю.
- Значит, Лешка?
- Можно и так - соглашаюсь.
- Ну, так вот, Лешка, я хочу сохранить тебе ногу, но это 1 шанс из 100. Согласен?
- Согласен - говорю.

Оказалось, это был ленинградский профессор Воскресенский, а жена его была в этом госпитале заведующей хирургическим отделением. Снова дали наркоз. Просыпаюсь, смотрю - а я по пояс в гипс закован. Температура высокая, состояние отвратительное, есть не могу. Как выжить - не знаю. Начали меня выхаживать.

Очень тепло относились ко мне и профессор, и жена его, звали меня «сынок», и я их на «ты» называл (у нас в семье так принято было, родным людям не «вы»-кать), даже «папой» и «мамой» звал. Медсестры, чем только могли, помогали, жалели меня очень. А я даже спать не мог, совсем обессилил. Тогда одна из сестер и говорит: «Дайте ему шелковицы на ночь». Думаю, что же это за лекарство такое. Принесли стакан жидкости подкрашенной, дали выпить. Оказалось - спирт разведенный чем-то. Выпил и уснул первый раз за много дней. Так и начали каждый день поить, выпью и сплю.

Как-то просыпаюсь, сидит рядом женщина в халате, как оказалось, повариха наша, и плачет, на меня глядя. Говорит: « Что ж ты, сынок, не ешь ничего, сил ведь не будет. Скажи, чего бы ты хотел поесть, я приготовлю.» И я сразу выпалил: « Пельменей». Она тут же побежала, настряпала, принесла тарелку горячих пельменей с мясом. Я сразу и съел все, и еще попросил. Вот с того дня есть начал и сил набираться. Через месяц пришла пора гипс снимать. Чесалось под ним тело ужасно, оказалось, под гипсом вши завелись.

А когда сняли гипс, профессор посмотрел на сросшуюся кость и говорит: « Не нравится, ломать надо». Снова операция, снова гипс по пояс. Потом еще раз так же. Полгода длилась борьба за мою ногу, и все же, даже с неправильно сросшейся костью, она начала двигаться. В декабре 43-го я на костылях уже возвращался в Златоуст, где жили мама и брат, для дальнейшего лечения.

Расстался я со своими спасителями по-родственному, долго переписывался, знал, что после войны они вернулись в Ленинград. В 1947 я перебрался с Урала в Калининград, захлестнула работа, как-то связь прервалась, но адрес ленинградский я помнил хорошо. Годы шли, я уже был начальником зеленого хозяйства города, меня знали, уважали и ценили многие.

Как-то раз надо было по работе лететь в Ленинград в командировку, и я уже начал думать о встрече с Воскресенскими, верилось, что и они меня помнят, так же как я их. При встрече с директором только-только встающего на ноги "Янтарного комбината", я рассказал ему свою историю и попросил подобрать сувенир из янтаря для моих спасителей. В заводском ассортименте были пока только бусы, да серьги из янтаря. Выслушал директор мою просьбу и говорит: «Да, тут непростой подарок нужен. Сколько времени у нас есть?» «Дней 10» - говорю.

И вот через 10 дней приглашает он меня и подает коробочку приличного размера, обшитую бархатом. Открываю,- а в ней лежит большой кусок отшлифованного янтаря, внутри которого стрекоза, комары и все-все до усиков видно. Вручили мне этот шедевр, и я поехал в Ленинград.

Завершив служебные дела, я отправился по известному мне адресу. Нашел дом, квартиру, на двери табличка «Воскресенский и Воскресенская», значит живы. Позвонил,- тишина, еще звоню, слышу - тапочки шаркают. Открывает она, постаревшая, но все еще красивая. Смотрит, не узнает. Я специально хамовато так говорю:

- Привет. Ну, сколько смотреть можно, узнавать пора.
Она говорит:
- Молодой человек, вы, наверное, ошиблись адресом.
- Нет,- говорю,- смотри лучше.

Она вгляделась, потом воскликнула: «Леша, ты?». Обнялись. Из глубины квартиры голос профессора: « Зоя, что за шум?». Она кричит: « Иди сюда, посмотри, кто приехал!». Профессор вышел, тоже не узнает, жена подсказала. Ну, потом долго сидели, вспоминали, чай пили. А перед уходом я вручил им приготовленный подарок на память о нашей встрече, в нем была вся моя благодарность за их участие в моей судьбе. Когда профессор рассмотрел, что в коробке лежит, то решительно сказал: «Этого мы принять не можем. Это должно храниться в музее». Я рассказал, что это сделано специально для них, только тогда согласились принять. Так мы и расстались. Потом еще переписывались какое-то время, но позже оборвалась переписка, видимо, их не стало.

А тот кусочек янтаря, помнящий тепло рук этих замечательных людей, без которых моя жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, возможно, и правда хранится сейчас в каком-нибудь музее.